В той, что в данный момент устало стояла, скрестив руки на груди, у блестящего гроба из дорогого дерева, трудно было найти какую-то отдельную особо выдающуюся черту. Скорее потому, что их и так было много. Даже ее нынешнее поведение носило налет этакой аристократичности, не вызывающей никакого осуждения, только глубокое и искреннее сострадание. Но обо всём по порядку. Изящная и утонченная, зеленоглазая брюнетка с аккуратно уложенными, разделенными ровным пробором волосами, ниспадающими на плечи мягкими волнами, была одета в траурное платье, сшитое по заказу в одном из лучших ателье Британии: узкий корсет, обшитый черными кружевами и пайетками, плотным кольцом кожаного пояса обхватывал талию и спускался мягким шелком длинной юбки вниз, на плечах черная шаль крупной вязки, легко придерживаемая тонкими пальцами в изящных кружевных перчатках у левого плеча. На ногах девушки были черные лакированные туфли на толстом каблуке, которые безумно натирали ноги, заставляя  Забини поочередно переводить вес с правой ноги на левую, с левой – на правую. Она испытывала невероятное желание наплевать на все нормы приличия и равнодушно усесться на деревянную скамейку с изящными, отлитыми из олова резными ножками.
   В глазах ее читалась невозможная усталость и скука, и еще, пожалуй, безразличие к печальной церемонии и всем собравшимся, в общем. И это не удивительно, ведь она относилась к тому миру, который олицетворял средоточие жизни вокруг себя, и любое горе, даже смерть, казалось бы, близкого человека не могли вызвать в ее душе никакого чувства, кроме досадного раздражения. Она следовала простой истине: «Ничто не касается меня, если не касается меня лично» и любое нарушение этого правила вызывало у нее чрезмерное недовольство. Но жизнь то и дело вносила коррективы в планы Элоизы и, словно  в насмешку, заставляла ее нарушать свой главный жизненный принцип. Да-да? речь идет о похоронах, которые с регулярной периодичностью случались в этой семье и приобретали оттенок традиционного семейного события, которое невозможно было пропустить. И это выглядело удручающе. Всеобщая семейная повинность присутствия на жизненно важном мероприятии, как бы парадоксально это не звучало.
   Холодно. И невыносимо ноет желудок. С этими бесконечными похоронами, сопровождающимися громкими причитаниями каких-то троюродных теть и дядь в траурных одеждах, Элоиза становилась отчасти брюзгой, а отчасти меланхоличной безвольной куклой, способной лишь уныло кивать, принимая соболезнования очередных родственников. Ее нисколько не трогали постоянные смерти так часто сменяющихся «отцов», а на данных мероприятиях приходилось присутствовать исключительно в поддержку матери.
   Для той, что должна стоять, смиренно опустив голову, заламывая руки от боли потери, Элоиза выглядела слишком уж отстраненной, но ничуть не грустной. Как бы она не старалась, но нацепить на лицо маску убитой горем дочери, чей пятый-тире-седьмой отец сейчас лежал в гробу, умиротворенно скрестив руки на груди, у девушки не выходило вот уже битых полчаса. Она, пыталась, разумеется, но насмешливый взгляд, которым ее наградил брат, благодарный за подобное представление, отбил у девушки все желание повторять это представление снова.
   Девушке было откровенно скучно, она пыталась развлечь себя, разглядывая окружающих, так нелепо жмущихся друг к другу. Вот родственники со стороны погибшего, безмолвно глядящие в успокоенное лицо. Их глаза уже иссохли от слез, а губы опухли, они молятся за успокоение души мертвого, будто стремясь спасти свою. Крепко, до белизны костяшек, сжимая в руках платки и веера, пытаются устоять на ногах, сломленные неожиданным ударом.
   Возле самого гроба молилась Фрида Забини, облаченная в траур. Такая высокая, такая утонченная, манерная – одна из самых желанных женщин Британии, сейчас она выглядела поистине прекрасной: мягкие темные локоны, уложенные в замысловатую прическу, худая шея в вырезе воротника, туго перехваченная корсетом талия, пышная юбка тяжелого платья, а в завершении – смертельно бледное лицо, на котором можно было прочитать невозможную горечь от утраты.
    Как бы не казалось, мать совершенно не тоскует по погибшим мужьям, это девушка поняла уже давно. Но Фрида хорошая актриса, она умудрялась так правдоподобно плакать, прижимая кружевной платок к распухшим глазам, что каждый считал обязательным подойти к вдове, ободряюще сжать узкое плечо и участливо выразить свои соболезнования. Эту сцену мать проделывала столько раз, что Элоизу не покидало ощущение дежавю. Она окинула равнодушным взглядом эту печальную толпу и оперлась на плечо брата. Самым абсурдным в поведении девушки было то, что даже на таком мероприятии, в гнетущей атмосфере смерти, она думала лишь о своих удовольствиях и безуспешно пыталась себя чем-либо развлечь. Беседа с братом могла хоть чуть-чуть отвлечь ее от тоскливых мыслей, чем девушка и решила воспользоваться.
– Блейз. Блейз, ты слышишь? – вполголоса обратилась она к брату, – я устала, давай уйдем?
– Тебе идет траурный наряд, выражение твоего лица очень соответствует ему, – не упустил возможности уколоть ее брат.
   Элоиза мгновенно пожалела, что переключила свое внимание на двойняшку, но перспектива простоять здесь не один час в тоске и безмолвии заставила ее не отреагировать на выпад брата с присущей ее несдержанностью, она лишь опустила глаза и печально вздохнула. Это вздох показался Блейзу таким искренним, что тень беспокойства пробежала по его лицу. Он приобнял сестру за плечи, прижимая девичью макушку к своему подбородку, ободряюще поглаживая худые руки.
– Смотри, – беззвучно, одними губами, прошептала.
   Ноги подкосились, и девушка внезапно обмякла в сильных руках. Со стороны выглядело так, что ей вдруг стало дурно и она вот-вот потеряет сознание. Но это было частью игры, так она пыталась немного изменить ситуацию. Как бы то ни было, она этого добилась: встревоженная леди, стоящая рядом, чье имя Забини благополучно забыла, переняла девушку из братских рук, заботливо усадила ее на скамейку и преподнесла стакан прохладной воды. Элоиза, глотнув живительной влаги, почувствовав невероятное облегчение в ногах, снова вздохнула, и это выглядело еще правдоподобней, потому что ей действительно стало легче. Блейз смотрел чуть укоризненно, чуть насмешливо. Все же, он был ее близнецом и поддерживал ее во всем. Вот и сейчас он устало присел рядом, оправляя стрелки на брюках, откидываясь на резную спинку, и ободрительно сжал девичью ладонь.
   Элоиза благодарно улыбнулась и вновь уставилась на молчаливую  толпу.
– …Искренним и замечательным, кто бы мог подумать, что судьба отнимет у нас этого человека…
   Монотонный голос одного из родственников. Верно, об умерших принято говорить только хорошее. Элоиза последовала примеру брата, прислоняясь спиной к холодному дереву, прикрывая веки.Она вдруг остро почувствовала краткость жизни, что было совсем не похоже на нее. Многочисленные пребывания на похоронах не могли не сказаться на психике девушки, иначе, чем можно было объяснить подобные перемены в ее поведении? Элоиза взглянула на собравшихся: она увидела искренне скорбящих людей, глубоко переживающих утрату. Конечно, далеко не все были таковыми, большинство откровенно скучало и тяготилось длительностью пребывания здесь, и это не скрылось от внимательных глаз. Как ни странно, эти люди вызвали неприязнь младшей Забини, хотя несколько минут назад она сама испытывала подобное. Новое чувство, ледяной рукой сковавшее сердце Элоизы, не понравилось девушке, и она попыталась вернуть свои мысли в прежнее русло.
   Она еще слишком молода, чтобы думать о быстротечности времени, вся ее жизнь еще впереди, и настолько безоблачная, что минутная слабость, которая позволила ее сердцу испытать незнакомые ей чувства, ушла безвозвратно. Ее даже потешили собственные мысли о смысле жизни.
   Девушка хмыкнула, переплетая пальцы брата со своими.

Отредактировано Eloisa Zabini (2 апреля, 2014г. 16:07:11)